Ванька

Антoн Пaвлович Чeхов

Ванька Жуков, девятилетний мальчик (Vanka Zhukov, a nine-year-old boy), отданный три месяца тому назад (sent three months earlier; месяц – month) в ученье к сапожнику Аляхину (to be apprenticed to the shoemaker Aliakhin; учение, ученье – study, learning; сапожник – shormaker; сапог – boot), в ночь под Рождество (on Christmas eve; ночь – night; рождаться – to be born) не ложился спать (did not go to bed; ложиться – to lie down; спать – to sleep). Дождавшись, когда хозяева и подмастерья ушли к заутрене (Having waited till masters and apprentices went to church; утро – morning; заутреня – morning prayer; хозяин – owner, master; дождаться – to wait until), он достал из хозяйского шкафа (he took from the master’s cupboard; достать – to take out; хозяйский шкаф – owner’s cupboard) пузырёк с чернилами (a bottle with ink;чернила (pl.) – ink), ручку с заржавленным пером (and a pen with a rusty nib; ручка – pen; заржавленный, ржавый – rusty; перо – nib, feather) и, разложив перед собой (and having spread out in front of him; разложить – to spread, decompose, sort out) измятый лист бумаги (a rumpled sheet of paper; бумага – paper), стал писать (and began to write).

Ванька Жуков, девятилетний мальчик, отданный три месяца тому назад в ученье к сапожнику Аляхину, в ночь под Рождество не ложился спать. Дождавшись, когда хозяева и подмастерья ушли к заутрене, он достал из хозяйского шкафа пузырёк с чернилами, ручку с заржавленным пером и, разложив перед собой измятый лист бумаги, стал писать.

Прежде чем вывести первую букву (Before tracing the first letter; вывести – to get smb out, to withdraw, to trace letters; первая буква – first letter), он несколько раз пугливо оглянулся (he looked fearfully several times; пугать – to frighten; пугливый – fearful; оглянуться – to look back) на двери и окна (at the doors and windows; дверь – door; окно – window), покосился (cast a sidelong glance; косой – slant, awry; покоситься – to look askance; to be lop-sided) на тёмный образ (at the dark icon; образ – image, icon), по обе стороны которого тянулись (surrounded on both sides “on both sides of which there were extended“; тянуться – to reach, to extend, to drag on; сторона – side) полки с колодками (by shelves of shoe lasts), и прерывисто вздохнул, (and heaved a choking sigh – “sighed shakingly“; прерывать – interrupt, intermit; вздохнуть – to sigh). Бумага лежала на скамье (The paper lay on a bench; лежать – to lie; cкамья – bench), а сам он стоял перед скамьёй на коленях (and he himself knelt down by the bench; колени – knees; стоять – to stay, to stand).

Прежде чем вывести первую букву, он несколько раз пугливо оглянулся на двери и окна, покосился на темный образ, по обе стороны которого тянулись полки с колодками, и прерывисто вздохнул. Бумага лежала на скамье, а сам он стоял перед скамьей на коленях.

«Милый дедушка, Константин Макарыч! — писал он. (“Dear grandpa, Konstantin Makarych!” he wrote; писать – to write)  — И пишу тебе письмо (So I’m writing you a letter). Поздравляю вас с Рождеством  (I wish you a Merry Christmas; поздравлять – to congratulate) и желаю тебе всего от господа бога (and all good things “wish you everything” from the Lord God; желать – to wish; Господь Бог – Lord God).  Нету у меня ни отца, ни маменьки (I have neither father nor mommy; отец – father; мама, маменька – mommy), только ты у меня один остался» (you are the only one I have left; остаться – to stay, to remain)”.

«Милый дедушка, Константин Макарыч! — писал он. — И пишу тебе письмо. Поздравляю вас с Рождеством и желаю тебе всего от господа бога. Нету у меня ни отца, ни маменьки, только ты у меня один остался».

Ванька перевёл глаза Vanka’s eyes moved (перевести – to transfer, to translate; глаз – eye) на тёмное окно (to the dark window), в котором мелькало отражение его свечки, (in which the reflection of his candle flickered; свечка – candle) и живо вообразил себе (and vividly imagined; живой – alive, vivid) своего деда Константина Макарыча (his grandfather, Konstantin Makarych; дед – grandfather), служащего ночным сторожем (who worked as a night watchman; сторож – watchman; служить – to serve, ot work) у господ Живарёвых (at the Zhivarevs’; господа – gentlemen, masters). Это маленький, тощенький (He was a small, skinny; тощий – skinny), но необыкновенно юркий и подвижной старикашка (but remarkably nimble and lively old fellow; старик – old man; старый – old) лет 65-ти (шестидесяти пяти), (of about sixty-five; шестьдесят пять – 65) с вечно смеющимся лицом (with an eternally laughing face; смеяться – to laugh; смеющийся – laughing) и пьяными глазами (and drunken eyes; пьяные глаза – drunken eyes).

Ванька перевёл глаза на тёмное окно, в котором мелькало отражение его свечки, и живо вообразил себе своего деда Константина Макарыча, служащего ночным сторожем у господ Живарёвых. Это маленький, тощенький, но необыкновенно юркий и подвижной старикашка лет 65-ти, с вечно смеющимся лицом и пьяными глазами.

Днём он спит в людской кухне (He spent his days sleeping in the servants’ quarters; день – day, люди – people, кухня – kitchen) или балагурит с кухарками (or bantering with the kitchen maids; кухарки – kitchen maids), ночью же (and during the night; ночь – night), окутанный в просторный тулуп (wrapped in a roomy winter coat; окутать – to wrap, простор – space, expanse), ходит вокруг усадьбы (he walked around the estate; ходить – to walk, усадьба – estate) и стучит в свою колотушку beating on his clapper; стучать – to beat, to knock, to bang). За ним, опустив головы (Behind him, their heads hanging; опустить – to lower; голова – head), шагают старая Каштанка (trotted the old Chestnut; шагать – to march, to step; каштан – chestnut) и кобелёк Вьюн (and little male dog Eel; кобель – male dog), прозванный так за свой чёрный цвет so called because of his black color; прозвать – to call, to give a nickname) и тело, длинное, как у ласки  (and long, weasel-like body – “body as long as that of a weasel”; ласка – weasel;caress, affection). Этот Вьюн необыкновенно почтителен и ласков (This Eel was remarkably respectful and gentle), одинаково умильно смотрит как на своих, так и на чужих (looked with equal tenderness on his own people and on strangers; одинаково – in the same way; смотреть – to look), но доверием не пользуется (but enjoyed no credit; доверие – trust).

Днем он спит в людской кухне или балагурит с кухарками, ночью же, окутанный в просторный тулуп, ходит вокруг усадьбы и стучит в свою колотушку. За ним, опустив головы, шагают старая Каштанка и кобелек Вьюн, прозванный так за свой чёрный цвет и тело, длинное, как у ласки. Этот Вьюн необыкновенно почтителен и ласков, одинаково умильно смотрит как на своих, так и на чужих, но доверием не пользуется.

Под его почтительностью и смирением скрывается самое иезуитское ехидство. (His respectfulness and humility concealed a most Jesuitical insidiousness; скрываться – to hide, to sneak around; почтительный – respectful). Никто лучше его не умеет вовремя подкрасться и цапнуть за ногу (No one knew better than he how to sneak up and nip you on the leg; уметь, мочь – to can; вовремя – in time; подкрасться – sneak up), забраться в погреб (how to get into the cellar) или украсть у мужика курицу (or steal a peasant’s chicken; мужик – peasant, man; курица – hen). Ему уж не раз отбивали задние ноги (He had been beaten to pulp – “his back legs were beaten” – more than once; задний – back, posterior; нога – leg), раза два его вешали (twice he had been hung; вешать – to hang), каждую неделю пороли до полусмерти (every week he was thrashed till he was half dead; неделя – week; пороть –to flog, to whip; смерть – death), но он всегда оживал (but he always recovered; оживать – to come to life, to resuscitate; живой – alive).

Под его почтительностью и смирением скрывается самое иезуитское ехидство. Никто лучше его не умеет вовремя подкрасться и цапнуть за ногу, забраться в ледник или украсть у мужика курицу. Ему уж не раз отбивали задние ноги, раза два его вешали, каждую неделю пороли до полусмерти, но он всегда оживал.

Теперь, наверно, дед стоит у ворот (His grandfather is probably standing by the gate now; ворота – gate; стоять – to stand), щурит глаза на ярко-красные окна деревенской церкви (squinting his eyes at the bright red windows of the village church; церковь – church; яркий – bright; деревенский – rural, rustic) и, притопывая валенками, балагурит с дворней (stamping his felt boots, and bantering with the servants; топать, притопывать – to stomp, to stamp; валенки – felt boots; балагурить – to banter). Колотушка его подвязана к поясу (His clapper hangs from his belt – “is tied to the belt”; подвязать, привязать – to tie, to strap; пояс – belt). Он всплёскивает руками (He clasps his hands; руки – hands), пожимается от холода (hunches up from the cold; пожиматься, ёжиться – to shiver, to cringe; холод – cold) и, старчески хихикая, щиплет то горничную, то кухарку (and, with an old man’s titter, pinches a maid or a kitchen girl; старческий – senile; хихикать – to giggle; щипать – to tweak, to pinch).
— Может табачку нам понюхать (How about a little snuff? ; табак, табачок – tobacco; нюхать – to sniff, to smell) — говорит он, подставляя бабам свою табакерку (he says, offering his snuffbox to the women; бабы (разг.) – women, peasant women; табакерка – snuffbox).
Бабы нюхают и чихают (The women take snuff and sneeze; чихать – to sneeze).  Дед приходит в неописуемый восторг (His grandfather goes into indescribable raptures; описать – to describe; приходить – to come, to go into), заливается весёлым смехом и кричит (dissolves in merry laughter, and shouts; заливаться – to be filled, to break into; весёлый – merry, cheerful; смех – laughter; кричать – to shout):
— Отдирай, примёрзло! (Tear it off, it’s frozen!)

Теперь, наверно, дед стоит у ворот, щурит глаза на ярко-красные окна деревенской церкви и, притопывая валенками, балагурит с дворней. Колотушка его подвязана к поясу. Он всплёскивает руками, пожимается от холода и, старчески хихикая, щиплет то горничную, то кухарку.
— Может табачку нам понюхать? — говорит он, подставляя бабам свою табакерку.
Бабы нюхают и чихают. Дед приходит в неописуемый восторг, заливается весёлым смехом и кричит:
— Отдирай, примёрзло!

Дают понюхать табаку и собакам (They also give snuff to the dogs; собаки – dogs). Каштанка чихает, крутит мордой (Chestnut sneezes, turns her nose away; морда – muzzle) и, обиженная, отходит в сторону and goes off feeling offended; сторона – side; отходить – to retreat). Вьюн же из почтительности (But Eel, being respectful; почтительность – respectfulness) не чихает и вертит хвостом (does not sneeze and wags his tail; вертеть – to twirl, to spin; хвост – tail). А погода великолепная (And the weather is magnificent). Воздух тих, прозрачен и свеж (The air is still, transparent, and fresh; тихий – quiet, still; свежий – fresh, cool). Ночь темна (The night is dark), но видно всю деревню (but the whole village can be seen; видеть – to see; деревня – village) с её белыми крышами и струйками дыма (the white roofs with little curls of smoke; крыши – roofs; струйки – flows, whiffs; дым – smoke), идущими из труб (coming from the chimneys; идущий – going; трубы – chimneys), деревья, посеребрённые инеем, сугробы (the trees silvered with hoarfrost, the snowdrifts; дерево – tree; иней – hoarfrost). Всё небо усыпано (The whole sky is strewn; усыпать – to strew,to set with) весело мигающими звёздами (with merrily twinkling stars; звёзды – stars), и Млечный Путь вырисовывается так ясно (and the Milky Way is as clearly outlined; рисовать – to draw), как будто его перед праздником помыли и потёрли снегом (as if it had been washed and scoured with snow for the feast; праздник – feast; помыть – to wash; тереть – to rub, to scrub; снег – snow).

Дают понюхать табаку и собакам. Каштанка чихает, крутит мордой и, обиженная, отходит в сторону. Вьюн же из почтительности не чихает и вертит хвостом. А погода великолепная. Воздух тих, прозрачен и свеж. Ночь темна, но видно всю деревню с ее белыми крышами и струйками дыма, идущими из труб, деревья, посеребрённые инеем, сугробы. Всё небо усыпано весело мигающими звёздами, и Млечный Путь вырисовывается так ясно, как будто его перед праздником помыли и потёрли снегом…

Ванька вздохнул (Vanka sighed), макнул перо и продолжал писать (dipped his pen, and went on writing):
«А вчера мне была выволочка (And yesterday they gave me what-for). Хозяин выволок меня за волосы на двор (The master dragged me out to the yard by the hair; волочить – to drag; волосы – hair; двор – yard) и избил ремнём (and thrashed me with a belt) за то, что я качал их ребёнка в люльке (because I was rocking their baby in the cradle; качать – to rock, to swing; ребёнок – child; люлька – cradle) и нечаянно заснул (and accidentally fell asleep; нечаянный – inadvertent, unwitting; заснуть – to fall asleep). А на неделе хозяйка велела мне почистить селёдку (And last week the mistress told me to clean a herring; неделя – week, велеть – to order; селёдка – herring), а я начал с хвоста (and I started with the tail; хвост – tail), а она взяла селёдку (so she took the herring) и её мордой начала меня в харю тыкать (and began shoving its head into my mug; харя – mug; тыкать – to shove, to poke). Подмастерья надо мной насмехаются (The apprentices poke fun at me; насмехаться – to mock, to scoff), посылают в кабак за водкой (send me to the pothouse for vodka) и велят красть у хозяев огурцы (and tell me to steal pickles from the masters; хозяева – masters, proprietors; огурец – pickle), а хозяин бьёт чем попадя (and the master beats me with whatever he can find).

Ванька вздохнул, умокнул перо и продолжал писать:
«А вчера мне была выволочка. Хозяин выволок меня за волосы на двор и избил ремнём за то, что я качал их ребёнка в люльке и нечаянно заснул. А на неделе хозяйка велела мне почистить селедку, а я начал с хвоста, а она взяла селедку и её мордой начала меня в харю тыкать. Подмастерья надо мной насмехаются, посылают в кабак за водкой и велят красть у хозяев огурцы, а хозяин бьет чем попадя.

А еды нету никакой (And there’s nothing to eat; еда – food). Утром дают хлеба (They give me bread in the morning; хлеб – bread), в обед каши и к вечеру тоже хлеба (porridge for dinner, and bread again in the evening), а чтоб чаю или щей, то хозяева сами трескают (and as for tea or cabbage soup, that the masters grub up themselves; чай – tea; щи – cabbage soup). А спать мне велят в сенях (And they make me sleep in the front hall), а когда ребёнок ихний плачет, я вовсе не сплю (and when their baby cries I don’t sleep at all; ребёнок – child; плакать – to cry; спать – to sleep), а качаю люльку (I rock the cradle). Милый дедушка, сделай божью милость (Dear grandpa, do me this mercy; божья – divine, God’s), возьми меня отсюда домой, на деревню (take me home to the village), нету никакой моей возможности (I just can’t stand it – “there isn’t any possibility..”; возможность – possibility)  Кланяюсь тебе в ножки (I go down on my knees to you; кланяться – to bow, to greet; ножки, ноги – feet, legs) и буду вечно бога молить (and I’ll pray to God eternally /for you/; вечный – eternal), увези меня отсюда, а то помру (take me away from here or I’ll die; увезти – to take away, to carry away; помереть, умереть – to die)…»

А еды нету никакой. Утром дают хлеба, в обед каши и к вечеру тоже хлеба, а чтоб чаю или щей, то хозяева сами трескают. А спать мне велят в сенях, а когда ребёнок ихний плачет, я вовсе не сплю, а качаю люльку. Милый дедушка, сделай божью милость, возьми меня отсюда домой, на деревню, нету никакой моей возможности… Кланяюсь тебе в ножки и буду вечно бога молить, увези меня отсюда, а то помру…»

Ванька покривил рот (Vanka twisted his lips; рот – mouth; кривой – awry, bent; кривить – to twist, to distort), потёр своим чёрным кулаком глаза и всхлипнул (rubbed his eyes with his black fist, and gave a sob; чёрный – black; кулак – fist).
«Я буду тебе табак тереть (I’ll rub your tobacco for you), — продолжал он (he went on), — богу молиться (pray to God /for you/), а если что, то секи меня, как Сидорову козу (and if there’s ever any reason, you can whip me like a farmer’s goat = whip me hardly; сечь – to whip). А ежели думаешь (And if you think; думать – to think), должности мне нету (there’ll be no work for me; должность – post, job, duties), то я Христа ради попрошусь к приказчику сапоги чистить (I’ll ask the steward for Christ’s sake to let me polish the boots; чистить – to polish), али заместо Федьки в подпаски пойду (or go instead of Fedka to help the shepherd “to be a shepherd–helper“). Дедушка милый, нету никакой возможности (Dear grandpa, I can’t stand it, it’s simply killing me “there isn’t any possibility “), просто смерть одна (just the death only). Хотел было пешком на деревню бежать (I thought of running away on foot to the village), да сапогов нету (but I have no boots), мороза боюсь (I’m afraid of freezing). А когда вырасту большой (And when I grow up; вырасти – to grow up), то за это самое буду тебя кормить (I’ll feed you for it) и в обиду никому не дам (and I won’t let anybody harm you), а помрёшь, стану за упокой души молить (and when you die, I’ll pray for the repose of your soul; душа – soul), всё равно как за мамку Пелагею (as I do for my mama Pelageya).

Ванька покривил рот, потёр своим чёрным кулаком глаза и всхлипнул.
«Я буду тебе табак тереть, — продолжал он, — богу молиться, а если что, то секи меня, как Сидорову козу. А ежели думаешь, должности мне нету, то я Христа ради попрошусь к приказчику сапоги чистить, али заместо Федьки в подпаски пойду. Дедушка милый, нету никакой возможности, просто смерть одна. Хотел было пешком на деревню бежать, да сапогов нету, морозу боюсь. А когда вырасту большой, то за это самое буду тебя кормить и в обиду никому не дам, а помрешь, стану за упокой души молить, всё равно как за мамку Пелагею.

А Москва город большой (And Moscow is a big city). Дома всё господские (All the houses are manors) и лошадей много (there are lots of horses; лошадь  – horse), а овец нету и собаки не злые (but no sheep, and the dogs aren’t fierce; овца – sheep). Со звездой тут ребята не ходят (There’s no children’s procession with the star here –  that was a kind of Christmas tradition) и на клирос петь никого не пускают, (and they don’t let anybody sing in the choir; пускать – to let) а раз я видал в одной лавке на окне (and once I saw in the shop in the window; лавка – shop, bench) крючки продаются прямо с леской (hooks for sale with lines; крючок – hook) и на всякую рыбу (for all kinds of fish), очень стоющие (really worth it), даже такой есть один крючок (there was even one hook), что пудового сома удержит (that would hold a thirty-pound sheatfish). И видал некоторые лавки (And I saw some shops), где ружья всякие на манер бариновых (selling all kind of guns like our squire’s; ружьё – rifle), так что небось рублей сто каждое (worth maybe a hundred roubles each; рубль – rouble). А в мясных лавках (And in the butcher shops) и тетерева, и рябцы, и зайцы (there are blackcock, and hazel grouse, and hares), а в котором месте их стреляют (but where “in which place” they go to hunt them; место – place; стрелять – to shoot), про то продавцы не сказывают (the shop clerks won’t tell).
Милый дедушка (Dear grandpa), а когда у господ будет ёлка с гостинцами (when the masters have a Christmas tree party with treats), возьми мне золочённый орех (take a gilded nut for me; взять – to take; орех – nut) и в зелёный сундучок спрячь (and hide it in the small green chest; спрятать – to hide). Попроси у барышни Ольги Игнатьевны (Ask the young miss, Olga Ignatievna), скажи, для Ваньки (and tell her it’s for Vanka)»

А Москва город большой. Дома всё господские и лошадей много, а овец нету и собаки не злые. Со звездой тут ребята не ходят и на клирос петь никого не пущают, а раз я видал в одной лавке на окне крючки продаются прямо с леской и на всякую рыбу, очень стоющие, даже такой есть один крючок, что пудового сома удержит. И видал которые лавки, где ружья всякие на манер бариновых, так что небось рублей сто кажное… А в мясных лавках и тетерева, и рябцы, и зайцы, а в котором месте их стреляют, про то продавцы не сказывают.
Милый дедушка, а когда у господ будет ёлка с гостинцами, возьми мне золочённый орех и в зелёный сундучок спрячь. Попроси у барышни Ольги Игнатьевны, скажи, для Ваньки».

Ванька судорожно вздохнул (Vanka sighed spasmodically) и опять уставился на окно (and again stared at the window; уставиться – to gawp, to stare). Он вспомнил (He remembered), что за ёлкой для господ (how to fetch a Christmas tree for the masters) всегда ходил в лес дед (his grandfather always went to the forest) и брал с собою внука (and took his grandson with him; внук – grandson). Весёлое было время! (They had a merry time!) И дед крякал, и мороз крякал (His grandfather grunted, and the frost grunted), а глядя на них, и Ванька крякал  (and, looking at them, Vanka also grunted; крякать – to quack) Бывало, прежде чем вырубить ёлку (Usually, before cutting down the tree), дед выкуривает трубку (his grandfather smoked his pipe; трубка – pipe, tube), долго нюхает табак (took a long pinch of snuff; нюхать – to sniff, to smell), посмеивается над озябшим Ванюшкой  (chuckled at the freezing Vaniushka; diminutive of Ivan, like Vanya, Vanka) Молодые ёлки (The young fir trees), окутанные инеем (shrouded in hoarfrost; иней – hoarfrost), стоят неподвижно (stand motionless) и ждут, которой из них помирать (waiting to see which of them is to die). Откуда ни возьмись (Out of nowhere), по сугробам (across the snowdrifts; сугроб – snowdrift) летит стрелой заяц (a hare shoots like an arrow; стрела – arrow; лететь – to fly). Дед не может чтоб не крикнуть (His grandfather cannot help shouting):
— Держи, держи… держи (Catch him, catch him … catch him; держать – to hold, to grasp)! Ах, куцый дьявол! (Ah, the short-tailed devil!)

Ванька судорожно вздохнул и опять уставился на окно. Он вспомнил, что за ёлкой для господ всегда ходил в лес дед и брал с собою внука. Весёлое было время! И дед крякал, и мороз крякал, а глядя на них, и Ванька крякал. Бывало, прежде чем вырубить ёлку, дед выкуривает трубку, долго нюхает табак, посмеивается над озябшим Ванюшкой… Молодые ёлки, окутанные инеем, стоят неподвижно и ждут, которой из них помирать? Откуда ни возьмись, по сугробам летит стрелой заяц… Дед не может чтоб не крикнуть:
— Держи, держи… держи! Ах, куцый дьявол!

Срубленную ёлку дед тащил в господский дом (Grandfather lugged the cut-down tree to the master’s house), а там принимались наряжать её (and there they would start decorating it). Больше всех хлопотала (The busiest of all was – “fussed about more than others”) барышня Ольга Игнатьевна, любимица Ваньки (the young miss, Olga Ignatievna, Vanka’s favorite). Когда ещё была жива Ванькина мать Пелагея (When Vanka’s mother Pelageya was still alive; живая – alive) и служила у господ в горничных (and worked in the master’s house as a maid; горничная – maid), Ольга Игнатьевна кормила Ваньку леденцами (Olga Ignatievna fed Vanka with fruit drops; кормить – to feed) и от нечего делать (and, having nothing to do) выучила его читать, писать, считать до ста (taught him to read, to write, to count to a hundred) и даже танцевать кадриль (and even to dance the quadrille). Когда же Пелагея умерла (But when Pelageya died; умереть – to die), сироту Ваньку спровадили (the orphaned Vanka was packed off) в людскую кухню к деду (to his grandfather in the servants’ kitchen; кухня – kitchen), а из кухни в Москву (and from the kitchen to Moscow) к сапожнику Аляхину (to the shoemaker Aliakhin).

Срубленную ёлку дед тащил в господский дом, а там принимались убирать её… Больше всех хлопотала барышня Ольга Игнатьевна, любимица Ваньки. Когда еще была жива Ванькина мать Пелагея и служила у господ в горничных, Ольга Игнатьевна кормила Ваньку леденцами и от нечего делать выучила его читать, писать, считать до ста и даже танцевать кадриль. Когда же Пелагея умерла, сироту Ваньку спровадили в людскую кухню к деду, а из кухни в Москву к сапожнику Аляхину…

«Приезжай, милый дедушка (Come, dear grandpa), — продолжал Ванька (Vanka went on), — Христом богом тебя молю (by Christ God I beg you; молить – to beg, to pray), возьми меня отсюда (take me away from here). Пожалей ты меня сироту несчастную (Have pity on me, a wretched orphan; пожалеть – to have pity; жалость – pity, compassion), а то меня все колотят (because everybody beats me) и кушать страсть хочется (and I’m so hungry  – “I passionately want to eat”), а скука такая, что и сказать нельзя (and it’s so dreary I can’t tell you; скука – boredom), всё плачу (I just cry all the time; плакать – to cry, to weep). А недавно хозяин колодкой по голове ударил (And the other day the master hit me on the head with a last; хозяин – owner, master; ударить – to hit), так что упал (so that I fell down; упасть – to fall down) и насилу очухался (and barely recovered). Пропащая моя жизнь (My life is going bad; жизнь – life), хуже собаки всякой (worse than any dog’s)… А ещё кланяюсь Алёне (And I also send greetings to Alyona, “bow to Alyona…”; кланяться – to bow), кривому Егорке и кучеру (to humped Yegorka, and to the coachman), а гармонь мою никому не отдавай (and don’t give my harmonica away to anybody). Остаюсь твой внук Иван Жуков (I remain your grandson, Ivan Zhukov; оставаться – to remain), милый дедушка приезжай (dear grandpa, come)»

«Приезжай, милый дедушка, — продолжал Ванька, — Христом богом тебя молю, возьми меня отсюда. Пожалей ты меня, сироту несчастную, а то меня все колотят и кушать страсть хочется, а скука такая, что и сказать нельзя, всё плачу. А намедни хозяин колодкой по голове ударил, так что упал и насилу очухался. Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой… А еще кланяюсь Алёне, кривому Егорке и кучеру, а гармонию мою никому не отдавай. Остаюсь твой внук Иван Жуков, милый дедушка приезжай».

Ванька свернул вчетверо исписанный лист (Vanka folded the written sheet in four; лист – sheet) и вложил его в конверт (and put it into an envelope), купленный накануне за копейку (he had bought the day before for a kopeck; купить – to buy). Подумав немного (After thinking a little), он макнул перо и написал адрес (he dipped his pen and wrote the address; макнуть – to dip):
“На деревню дедушке (to grandpa in the village).”
Потом почесался (Then he scratched /his head/), подумал и прибавил (reflected, and added; прибавить – to add): «Константину Макарычу (to Konstantin Makarych)». Довольный тем (Pleased that), что ему не помешали писать (he had not been disturbed at his writing; помешать – to disturb), он надел шапку (he put on his hat) и, не набрасывая на себя шубейки (and, without getting into his coat), прямо в рубахе выбежал на улицу (ran outside in just his shirt; рубашка – shirt).

Ванька свернул вчетверо исписанный лист и вложил его в конверт, купленный накануне за копейку… Подумав немного, он макнул перо и написал адрес:
“На деревню дедушке.”
Потом почесался, подумал и прибавил: «Константину Макарычу». Довольный тем, что ему не помешали писать, он надел шапку и, не набрасывая на себя шубейки, прямо в рубахе выбежал на улицу…

Продавцы из мясной лавки (The clerks at the butcher shop; мясо – meat), которых он расспрашивал накануне (whom he had asked the day before), сказали ему (had told him), что письма опускаются в почтовые ящики (that letters are put in mailboxes; письмо – letter; ящик – box), а из ящиков развозятся по всей земле (and from the mailboxes are carried all over the world; земля – earth) на почтовых тройках (on troikas of post-horses) с пьяными ямщиками и звонкими колокольчиками (with drunken drivers and jingling bells; пьяный – drunk). Ванька добежал до первого почтового ящика (Vanka ran over to the nearest mailbox) и сунул драгоценное письмо в щель (and put the precious letter into the slot; сунуть – to shove; драгоценное – precious).
Убаюканный сладкими надеждами (Lulled by sweet hopes; сладкий – sweet), он час спустя крепко спал (an hour later he was fast asleep; спать – to sleep). Ему снилась печка (He dreamed of a stove). На печи сидит дед (On the stove sits his grandfather; печь – stove;* in Russian village houses often a bed was located upon the stove), свесив босые ноги (his bare feet hanging down; босые ноги – bare feet), и читает письмо кухаркам (and reading the letter to kitchen maids). Около печи ходит Вьюн (Eel walks around the stove) и вертит хвостом (wagging his tail; хвост – tail).

Продавцы из мясной лавки, которых он расспрашивал накануне, сказали ему, что письма опускаются в почтовые ящики, а из ящиков развозятся по всей земле на почтовых тройках с пьяными ямщиками и звонкими колокольчиками. Ванька добежал до первого почтового ящика и сунул драгоценное письмо в щель…
Убаюканный сладкими надеждами, он час спустя крепко спал… Ему снилась печка. На печи сидит дед, свесив босые ноги, и читает письмо кухаркам… Около печи ходит Вьюн и вертит хвостом…

Main page